Тишина никогда не бывает абсолютной. Даже само ее определение абсурдно. Не бывает мира, лишенного звуков, разве что тебя поместят в вакуум. Но, это была одна из самых изощренных пыток, никто бы не стал тратиться, чтобы выбить удовлетворяющую правительство правду из очередного худосочного ублюдка из сектора 83.
Одна из ламп под потолком отчаянно мигала, ясно давая понять, что отжила свое, еще, по крайней мере, несколько лет назад. Но в прочем, как и все отжившее в этом прогнившем насквозь мире, продолжала упорно использоваться, держась за призрачное «авось все будет хорошо».
То и дело кто-то шмыгал носом. Кто-то рисковый настукивал на столе мелодию какой-то подбадривающей песни, одной из тех, еще лет семнадцать назад запрещенных. Еле слышно поскрипывали шариковые ручки о поверхность бумаги, исчерченной бледными черными полосами.
«Паста заканчивается…»
Оно бы и к лучшему. Рассчитанные на месяц шариковые ручки истощались уже к концу второй недели. Если бы письменные принадлежности выдавались строго по определенным дням месяца, было бы еще ничего: до следующей раздачи можно было бы не писать эти расчерчивающие белый снег листа черные шпалы строчек из Всеобщего Устава. Нерушимые законы Рейха. Сто шестьдесят восемь бесполезных пунктов, призывающих тебя стать послушной овцой. Большинство населения планеты Новой Германии, в прочем, так и делало. Что, однако, не избавляло их от унижения арийцами и тотального уничтожения. То тут, то там было слышно про взметающиеся в воздух атомные грибы. А, чтобы никто не забывал эти новые заповеди человечества, их требовалось каждый день прописывать, обязательно красивым почерком. Больше, собственно, ничему в школах и не учили. Знай свое место, работай на рудниках и будь послушной марионеткой в руках Рейха – все, что требовалось от человека, в этом новом, нельзя сказать, что лучшем, обществе. Если заканчивалась паста, тебе выдавали новую ручку. Правда, перед этим лупили плетью за углом учебного заведения. Или насиловали, если ты девушка, достаточно хорошенькая девушка. Хотя, хорошенькими юнцами так же не брезговали.
Сорок два года назад, двадцать второго октября Германия стала полноправной владычицей всей Земли, которую по этому поводу переименовали в «Новую Германию». Все остальные государства или уничтожены или перешли в полное подчинение. Под грязно серыми от пепла и пыли небесами грозно развивается трехцветный флаг новой самой громадной из империй, которую когда-либо видывал свет.
В каждом городе в каждой из бывших стран, ныне четко пронумерованных секторов, присутствовал представитель высшей власти, кто-то, кого прислал Рейх, наместник сильных мира сего в алых, как кровь, одеждах. Стоит ли говорить, что немцы имели абсолютную власть везде, где бы они не появлялись? Они не вводили единый язык, по всей видимости, им льстило пресмыкательство других народов. Приходили и унижали. У жука с сапогом споров нет.
Ольга бросила тревожный взгляд на стремительно пустеющий стержень в пластиковой прозрачной оправе. Хватит еще на дня три-четыре. Дай бог дотянуть до декабря. А потом уже, в первых числах, выдадут новые ручки, не по тому, что закончилась, по графику положено. Конечно, это вовсе не отменяло похотливых взглядов небритых фрицев, кожа да кости, но от голода еще никто не разучался совокупляться как следует. Пусть даже девчонка висела в руках мужчин как безвольная кукла, они бы все равно сделали то, что хотели.
Завтра ей будет шестнадцать. Это значит, что с завтрашнего дня они смогут делать все, что захотят. Законом запрещалось трогать девочек. Но, как только в удостоверяющем личность документе появлялась нужная печать, Рейх закрывал глаза на беспутства своих подчиненных.
Это была справедливость, прошу вас заметить.
Мир полный неоправданных жестокостей, собственноручно закапывающий себя в могилу. Нельзя сказать, что он не был таким до этого. Скорее, объединенный под одним флагом, он превратился в оголенный нерв. И все проблемы стали ощущаться в разы острее. Ведь теперь, волей или неволей, все «не немцы» были рабами. Словно один единственный бесконечно несчастный и больной человек. Думать лишь за себя одного не получалось.
В помещении было сыро, пускай и достаточно тепло. Ольге было неуютно в ее свитере грязно-коричневого цвета. Ей вообще было неуютно, хотелось, чтобы поскорее наступил вечер. Ведь сегодня ночью должен был совершиться прорыв. Сегодня в их отряде Сопротивления (как они сами себя называли) должна была обговариваться дата грядущей революции за освобождение. И они пойдут под нежно-голубым, как небо когда-то, флагом все дальше и дальше, раздавят каблуком Рейх словно таракана. И будет мир, как раньше.
Миниатюрный кусочек атласной синей ленты, словно раскаленный уголек, грел за пазухой. Или это Ольге только казалось. Так или иначе, мысль о скорой мести шелковыми нитками ткала у девушки за спиной огромные, сильные крылья.
Два года назад немцы расстреляли ее родителей за подозрение в пособничестве людям из Сопротивления. Вместе с ними под пули попали еще четырнадцать человек со склада запчастей, где они работали. Но, если двенадцать человек погибли за просто так, по прихоти правительства, Надежда и Алексей действительно всем сердцем верили в возможную победу добра над злом. Красивые идеалы, грязные методы.
Глава Сопротивления был очень странным человеком. Появился внезапно, без какого либо предупреждения стал внедрять в простодушные сердца свои революционные идеи. И ему верили. Мягкое у него было лицо, светлое. Прозрачные льдинки глаз и золотистое пшено коротко остриженных волос. Смотря на него, затравленные рабочие невольно ощущали трепет и покорно шли следом, будто веденные в бой ангелом.
А, может, он и был им.
Ольга позволила себе тихий мечтательный вздох. На дне булавочных головок-зрачков плескалось то чувство, что балансировало на тонкой грани между бесконечной привязанностью и легким помешательством. Но, если весь мир сошел с ума, почему бы не продать часть своей души и рассудка столь светлому существу. Когда вокруг пляшут тарантеллу адские слуги, невольно ищешь в обычных людях отзвуки райской прохлады.
Собрания обычно проходили на старых складах в двухстах метрах от границы города. Кажется, раньше он назывался Верхоянск. Какая, в прочем разница, до Берлина все равно далеко.
И вот в относительной тишине противным дребезжанием отозвался звонок и дети, кто постарше, кто помладше, группа была составная, похватав свои потертые сумки, резво бросились к выходу. Единственная вольность, что была здесь. Две минуты после окончания уроков, вполне достаточно, чтобы выразить свой восторг, собраться с духом и вновь, сделав непроницаемое лицо, покорно брести на работу, что тебе дали. Ольга следила за поездами.
Хотя, какими поездами, одним единственным поездом. Ярко-красный экспресс, что неся до самого Пограничья, а там, говорят, через поврежденную радиацией территорию прямо до Центра этого дьявольского муравейника. Девушка знала его точное расписание. Знала, кто управляет поездом, на какой секунде он начнет тормозить. А так же она знала, что если ты контролируешь поездом, ты держишь в руках всю ситуацию на востоке.
На поезд молились. Поезд проклинали. Поезд был чуть ли не последней надеждой мятежников.
Снег бодро хрустел под ногами. Раз-два-три, раз-два-три. Практически вальс, или как это там называется. Тонкие губы тронула слабая улыбка.
Раз-два-три. Сегодня-сегодня-се-го-дня.
Вбежать по узким ступенькам в комнатенку, наскоро запереть засов, проверить, не стоит ли никто за углом, пусть это и бессмысленно. Надо было бы быть более расчетливой и хладнокровной. Еще ведь ничего не произошло. Но от одной мысли о скором начале пути к конечному пункту «свобода» руки мелко дрожали, а сердце начинало колотиться как сумасшедшее. Ольга предпочитала не думать, что дорога в Рай на самом деле будет являться передовой. Она вообще ни о чем не думала.
Последние несколько часов пролетели как в тумане. Вот уже восемь и она сидит в окружении большого множества людей, лелеет в руках жестяную кружку с горячей настойкой. Рядом с ней сидит мальчик. Она не помнит, как его зовут. Кирюша, кажется.
- Значит, завтра в пять утра мы начнем. Постарайтесь выспаться хорошенько! Большой и трудный день, на войне не нужны сонные мухи!
По толпе прошелся одобрительный восхищенный шепот. И говорил «ангел» очень красиво. Убедительно, настойчиво. Слабые души с жадностью впитывали в себя эту иллюзию защищенности и готовы были идти за ним и под его именем хоть на край света. К слову, это было не так уж и далеко.
«Ангел» кивнул всем, тускло улыбнулся и, попрощавшись, вышел. Он всегда уходил быстро, никто никогда не спрашивал куда и зачем. Люди еще с полчаса сидели в молчании, лишь шел по кругу горячий чай.
Через сорок одну минуту резко вспыхнул прожектор. Такого и не было тут никогда, так что вся толпа будущих революционеров на какое-то мгновение опешила. Этого вполне хватило, чтобы сцапать какую-то часть не повинующихся. Схватить и запихнуть в алый состав, уезжающий на запад.
Ольга была в числе тех, кому не повезло спастись. Оказалось, что все это время она крепко сжимала руку того самого мальчика, что тогда сидел возле нее, а сейчас заливался горючими слезами. При взгляде на него, ей тоже невольно захотелось плакать.
- Ну-ну, тише…
Голос надломился, и по ее впалым щекам заструился поток горьких слез.
В вагоне было очень тесно. Пахло потом, и еще чем-то очень неприятным. Кирюша плакал навзрыд. Кажется, ему разбили прикладом голову, кровь стекала от виска и ниже. Ребенок слабел и все равно продолжал плакать, уже скорее не от боли, а от безысходности.
Он затих в течении двух часов. Ольга все равно продолжала крепко сжимать его маленькую руку.
Сколько они ехали, девушка не знала. Час? Пять? А может быть несколько жизней? Все это казалось ей бесконечно долгим.
Они остановились посреди снежного поля. Крупные белые хлопья падали сверху, как вата. Или пух. Давно уже Ольга не видела, как цветут тополя.
Снаружи начался какой-то шум. Дверь распахнулась, и в двери показалось чье-то пыльное лицо, с алой фуражкой на голове. Фриц.
Он что-то глухо пробормотал и, схватив Ольгу за локоть, вытащил ее из вагона. Следом вынес и безжизненное тело мальчика.
- П'шли.
Русский у него был ломаный. Но все же, достаточно понятный. Ольга не стала спрашивать куда и зачем. Стараясь не плакать, она, то и дело спотыкаясь, побрела за немцем.
Мальчика они закопали под маленьким деревцем. Маленький хрупкий человек под сенью тонких веток, как иронично.
После фриц, грубо таща Ольгу за локоть, вышел на пригорок. Вдали тонкой алой лентой вился состав. Зрачки девушки расширились.
Она не слышала оглушительного грохота взрыва, но видела алые языки пламени, что взметнулись до самых небес. Не слышала воплей ужаса. Только давящая на уши тишина.
Немец глянул на часы и достал из кобуры пистолет.
-Пять утра.
В пять мы шагнем в новую жизнь да?
Уголки губ Ольги дернулись в нервной усмешке.
Выстрел.